Взять интервью у Анвара Либабова – замечательного актера клоун-мим-театра «Лицедеи» и одного из самых ярких очкариков нашей страны – мы мечтали уже давно. И вот-таки свершилось: встреча состоялась!
– Анвар Заянович, ваш образ уже, кажется, неотделим от очков. Не могли бы вы поведать нам историю своих с ними взаимоотношений?
– Начать эту историю следует с преамбулы. Еще ребенком я уже как-то понимал, что отличаюсь от своих сверстников, отличаюсь от остального мира. Моему детскому сознанию было, естественно, понятно, что вижу я не так, как другие, вижу хуже. Однако я искренне верил, что когда подрасту, стану выше и сильнее, то со зрением у меня все будет хорошо. Я замечал, что моя старшая сестра видит лучше меня, и мечтал о том, чтобы поскорее вырасти, однако все это было внутри меня.
– Долгое время нет. Хотя все лужи всегда и были моими. Из-за своей близорукости я часто спотыкался, оступался, падал. Стоило меня одеть, как через пятнадцать минут я уже приходил домой грязный. Мы жили в маленьком селении поблизости от железнодорожной станции (детство артиста прошло в поселке Новая Кушва Свердловской области. – Е. Ч.). Когда к нам привозили кино, я толком не видел, что происходит на экране: видел лишь какие-то всполохи, размытые цвета, краски, что-то там двигалось, но что именно, я точно понять не мог. Тем не менее, когда все смеялись, я тоже смеялся. Потом слушал, как кто-нибудь пересказывал содержание фильма, и после тоже его пересказывал, будто сам все видел.
– Это было начало шестидесятых?
– Да. Помню, как в те годы наши соседи приобрели телевизор. И вот мы всей улицей собирались у них, чтобы посмотреть хоккей или фигурное катание, которые были очень популярны во времена моего детства. Когда в программе объявлялся перерыв и взрослые отправлялись на кухню или курить, мне выпадала счастливая возможность подойти близко к экрану и посмотреть, что же там происходит. Это были волшебные минуты. Потом взрослые возвращались, меня ругали, говоря, что я могу испортить зрение, если буду сидеть близко у телевизора. Ругали и когда подносил близко к глазам газету.
– Газету?
– Да, я рано научился читать. Когда приходили гости, меня ставили на табуретку, в пять лет давали в руки газету, и я читал что-то типа: «Известия… Орган Верховного совета СССР». Это было написано крупными буквами, которые я еще мог разглядеть. Для того же, чтобы прочитать текст какой-нибудь статьи, мне нужно было сильно приблизить газету к глазам.
– И кто же наконец догадался, что со зрением у вас не все в порядке?
– Наша соседка по бараку – Ирина Максимовна, учительница. Расспросив меня о том, что и на каком расстоянии я вижу, она посоветовала родителям свозить меня в город, к окулисту. Я помню, что по этому случаю мы дважды собирались в город и дважды опаздывали на автобус. Особенно живо в памяти, как это было в первый раз. Как подобает, меня одели во все лучшее. Пока родители сами готовились к поездке, я побежал в сад. В разгаре была весна, все таяло, распутица. За скотным двором я провалился, завяз в сапогах по самые коленки в навозной жиже. Когда понял, что погружаюсь вниз, я, маленький, жутко испугался, подумал, что земля меня засасывает. Я орал и визжал, пока папа не выдернул меня из жижи, в которой так и остались мои сапоги. Все мы измазались, и пока отмывались, опоздали на автобус. В то время все было сложнее, чем сейчас: когда сел в машину – и поехал. Для поездки требовался целый день, нужно было выбрать время. В общем, прошла весна, а за нею и лето – еще одно лето моего детства, пусть и экстремального, но счастливого.
– Экстремального?
– Да. Видимо, по причине своей близорукости я все время едва не попадал под колеса. Рядом с нами располагалось паровозное депо. Паровозы выпускали огромные клубы пара, и нам, мальчишкам, нравилось забегать в этот пар. Однажды я забежал в пар и в сантиметре от себя увидел огромное красное крутящееся колесо паровоза. Я онемел, обомлел, остолбенел. Паровоз промчался так близко, что лишь чудом не задел меня. В другой раз я чуть было не попал под аэросани с пропеллером, которые сконструировал наш местный Кулибин. Был такой, знаете ли, в каждом селении. Зимой он рассекал в своих санях по колхозному полю. Он едет, а за ним – ликующая толпа ребятни. И та же самая история, что и с паровозом. Сестра мне кричит: «Куда ты бежишь?!» Однажды я подбежал особенно близко и, когда сани разворачивались, увидел, как пропеллер совсем рядом со мной мелькнул. Помню еще, как мы катались на санках с горки, а внизу речка была. Я забрался на горку, выбрал маршрут и поехал. Еду-еду, ничего не вижу, счастливый, и прямо с санками в полынью и окунулся. Дело было неподалеку от железнодорожного моста, и, к счастью моему, мимо путеобходчики проходили. Они-то меня и вытащили. А отцу моему потом рассказывали: «Видим – камикадзе, с разгона прямо в полынью на санках едет». Вот такой герой был. Много нелепостей было. Когда запускали воздушного змея, мой все время где-то путался: то в ветках, то в проводах. У всех все нормально, у меня же – все время нелепо.
– Когда вы в конечном итоге надели очки, все стало иначе?
– Когда мы с мамой приехали наконец к окулисту, у меня было непонятно тревожное состояние. Мы зашли в кабинет врача, сели, доктор надела на меня рогулины, куда вставляют диагностические линзы. Оказалось, что на тот момент у меня была близорукость, соответствующая минус пяти диоптриям. В пробных очках, которые подобрала мне доктор, мир стал иным: четким, вычерченным, конкретным, тонким и уменьшенным. И из моего мира детства, в котором все было размыто, как на полотнах художников-импрессионистов, я попал в абсолютно другую реальность. Она понравилась мне. Я стал с любопытством разглядывать все вокруг, но в это время в коридоре уже скопилась очередь, и мне нужно было выходить из кабинета. Доктор сказала, когда нам следует прийти в следующий раз, ну а я, вцепившись в свои очки, плача стал просить ее отдать их мне. Она, конечно, отдать их не могла, так как это был ее рабочий инструмент, я же крепко держал очки в руках, и тут вдруг увидел маму, которая плакала в углу. Она, естественно, все поняла. Скорее всего, близорукость моя была врожденной.
– Вам на тот момент было лет шесть?
– Да. Первые очки мне выписали в шесть лет, до этого момента я жил в своем мире размытых красок. И знаете, ведь от любви до ненависти – один шаг. Когда я наконец получил свои долгожданные очки и, счастливый, вышел в них на улицу, то тут, как говорится, фейсом об асфальт. Никто из ребят не носил очки, и меня сразу стали дразнить очкариком. Потом была школа. Я помню, что в школе я надевал очки, а когда выходил из нее – снимал их, чтобы не быть белой вороной. Сажали меня всегда на первую парту, где похулиганить не было никакой возможности. Постепенно появились следующие очкарики, в параллельных классах, и к пятому классу очки носило уже приличное число ребят.
– Стало легче морально?
– Ну, надо сказать, что, несмотря на очки, в сообществе сверстников я ассимилировался уже в течение первого года обучения, ко второму классу точно.
– То есть стали воспринимать очки как данность?
– Да, как данность. И кроме того, это была уже какая-то лично моя черта. Единственное, что доставляло мне переживания и даже боль, так это случаи, когда я разбивал очки. Во-первых, они стоили дорого, и их покупка была серьезным ударом по нашему семейному бюджету. В семь лет, когда я пошел в школу, у нас уже не было папы, и мама поднимала нас с сестрой одна. Во-вторых, их нужно было долго ждать, а запасных очков не было. Я помню, что одно время даже ходил с треснутым стеклом. Ну а детство – это ведь футбол, хоккей, лес, речка, рогатки, пугачи, луки, стрелы, камни, снежки… И очки свои я даже резинкой провздевочной закреплял сзади, чтобы не падали, когда в футбол играл. Но так получалось, что в среднем в год одни новые очки мне все равно заказывали.
– Жаль, что наши современные дети все больше времени проводят у экранов компьютеров и телевизоров, а дворовые игры, в которые когда-то с упоением играли их родители, бабушки и дедушки, перестали быть им интересны.
– Вы знаете, а мне ведь в жизни помог один киногерой: очкарик Шурик (в 1965 году в свет вышел фильм Леонида Гайдая «Операция “Ы” и другие приключения Шурика». – Е. Ч.). С его появлением на экране мне стало гораздо легче не чувствовать себя белой вороной, интегрироваться в общество. А с выходом в 1967 году фильма «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» у меня даже появилась некая популярность. Меня прозвали Шуриком, и как-то ко мне это имя прикрепилось.
– К тому времени очки уже воспринимались советским обществом как некий признак интеллигентности?
– Да, как признак интеллигентности, признак некой образованности, указывали на принадлежность их владельца к инженерно-техническим работникам. В моду к тому времени уже вошли и солнцезащитные очки, не в последнюю очередь благодаря стилягам. О дизайне очков еще речи не было. Были простые роговые советские очки, пять – семь моделей, не больше. Помню, как в те годы я вместе с мамой приезжал в Нижний Тагил в гости к своей двоюродной сестре. Мы с сестрой ходили в кино, в парк культуры и отдыха, гуляли по городу. На пересечении проспекта Ленина с улицей Карла Маркса находился центральный гастроном с большим кондитерским отделом. Мы покупали там конфеты, брали мороженое и шли к драматическому театру. Часто с нами на прогулку отправлялась соседка моей сестры, которая жила ниже этажом. Она надевала мамины туфли, мазала губы помадой и просила у меня очки, чтобы пройтись от угла Карла Маркса и Ленина до Театральной площади и обратно. У нас был бартер: я ей – очки, она мне – мороженое. Я тогда учился в классе третьем и к тому времени уже совсем отвык ходить без очков. Мы брались за руки с сестрой, и она вела меня как поводырь. Я, довольный, ел мороженое, а впереди – с сумочкой, в туфлях и очках, ничего в них не видя, с умным видом и чувством принадлежности к образованной прослойке населения – шла наша подруга. Дело в том, что в зарубежных фильмах – французских, американских – мы к тому времени уже видели киногероинь, которые были в модерновых очках. И это был уже некий культ: девушка в очках. Однажды мы так гуляем-гуляем, а подруга и говорит: «А давайте пойдем в кино». Я отвечаю: «Как же мы пойдем в кино, если ты ничего там не увидишь и я ничего не увижу?» Тогда она предложила: «Давай мы дойдем до кинотеатра, а как только сеанс начнется, я тебе отдам очки». На том и порешили. Вот такая была история…
– Мне всегда нравились очки в ретростиле, такие круглые очечки, нравилась стилизация. Как-то я нашел старую ретрооправу с круглыми световыми проемами (я с детства любил барахолки, блошиные рынки, развалы и отыскивал там всякое старье), вставил в нее линзы и носил, уже учась в Ленинграде (с 1977 по 1982 год Анвар Либабов учился в Ленинградском ветеринарном институте. – Е. Ч.).
– Как раз в то время вы и увлеклись пантомимой?
– Да, во время учебы я активно участвовал в художественной самодеятельности, влюбился в клоунов «Лицедеев», занимался в студии пантомимы. Однако ни одного мима на эстраде в очках я не видел, и это было моей проблемой. Я со своей близорукостью играл без очков и один раз чуть было не упал со сцены. С этим нужно было что-то делать, и я решил превратить свой недостаток в достоинство.
– Как некогда Гарольд Ллойд, один из самых популярных американских киноактеров-комиков эпохи немого кино.
– Верно. К Александру Скворцову и Вячеславу Полунину, которые стали моими первыми учителями, я поступил уже в очках, в образе студента, этакого романтичного героя. С тех пор очки стали неотъемлемой частью моего имиджа как артиста, так и киноактера. Образ, созданный мною в театре «Лицедеи», тоже ассоциируется с очками, а теперь уже и с лысиной. Такой образ некого мультяшного героя получился.
– А в каких очках вы играете в театре?
– В круглых, черных очках, похожих на очки Макса Линдера (один из самых известных кинокомиков начала XX века. – Е. Ч.). Сложился такой образ; мы видим его часто в фильмах про войну, образ военного корреспондента, который приехал на передовую линию фронта писать передовицу. У него папка кожаная, очки круглые в роговой оправе. В него стреляют, а он близоруко щурится и абсолютно не приспособлен к войне. Вот у меня такие очки для выступлений, только черные и чуть укрупненные.
– Раньше не было богатого выбора каких-то модерновых, дизайнерских очков, которые легко можно найти сегодня. Но когда мы с «Лицедеями» начали много ездить по разным странам, я уже тогда покупал, собирал очки. Однако одно дело купить дорогую оправу, другое дело вставить в нее хорошие линзы, особенно прогрессивные, утонченные, с астигматикой, как в моем случае. Это стоит в два раза дороже. Не самое дешевое удовольствие, скорее приятная роскошь.
– Не могу удержаться, чтобы не спросить вас о том, откуда эти стильные матовые очки, которые на вас сейчас?
– Это очки из Венеции. Будучи там, мы с Михаилом Шемякиным как-то зашли в одну «оптику». Это Михаил указал мне на эти очки, сказав: «Смотри, какие очки, просто твои». Они лежали на витрине в качестве оформления. И я каждый день в течение всего карнавала приходил, кланялся в сторону витрины, махал рукой, собирал большое количество людей рядом с «оптикой», импровизировал около витрины, таким образом создавая рекламу магазину. Затем я уехал, и вдруг мне звонит Сара, жена Шемякина, и говорит: «Я тут проходила мимо “оптики”, вдруг мне навстречу выбежал ее хозяин и вручил для тебя в подарок очки». И мне прислали из Венеции в подарок очки.
– Великолепный подарок! А контактными линзами вы пользовались когда-либо?
– С линзами у меня связана одна история. После окончания ветеринарного института я работал в совхозе «Ручьи» главным ветеринарным врачом. Работать в очках мне было абсолютно неудобно: из-за того что нужно было нагибаться к телятам, очки часто спадали, и во избежание этого мне приходилось фиксировать их с помощью резинки. Кроме того, летом в очках было жарко, зимой же они в коровнике запотевали. И потом, работать с крупным рогатым скотом в очках было небезопасно. Ведь животное есть животное, может и рогом задеть. Несколько раз у меня так очки разбивались. В итоге я решил попробовать контактные линзы. На Литейном проспекте был центр коррекции зрения, который существует и поныне. Туда я и отправился за линзами. Линзы, за которыми записывались за полгода, были стеклянные, запакованы в коробочку с подушечками, в которых были вырезаны два отгибающихся ушка. Несколько раз я приезжал из совхоза на примерку линз. Но потому как я восточного происхождения и у меня слегка суженный разрез глаз, верхнее веко у меня постоянно попадало на край линзы. Чтобы этого не происходило, мне приходилось таращить глаза, выпучивать их. А выпучивая глаза, я морщил лоб. После примерки меня отпускали на полчаса-час погулять в линзах, чтобы я мог привыкнуть, адаптироваться к ним. Я выходил из центра, рядом – Моховая, Театральная академия, здесь же – театр, доходил до «Сайгона». Это было культовое кафе на пересечении Владимирского и Невского проспектов, где в то время собирались неформалы, литераторы, актеры, писатели – одним словом, вся богема. Захожу я туда, заказываю себе чашку кофе, а мне говорят: «Ты что глаза-то пучишь, очки потерял что ли?» Я говорю: «Да нет, я в линзах». В линзах, когда фокусное расстояние приближается, мир кажется как-то объемнее, и первое время, когда я спускался по лестнице и выходил на улицу в линзах, я шел петушиным шагом, немного задирая ноги вперед. Иду я так по Литейному, выбрасывая вперед ноги и выпучив глаза – некий такой чуть-чуть чудаковатый человек, меня встречают мои знакомые, спрашивают: «Репетируешь?» Я говорю: «Репетирую ходить в линзах». «А-а, мы думали, ты какую-то роль репетируешь», – отвечают они.
– Нет, если того требует характер, образ, роль, которую я играю, я работаю в линзах. Линзы я надеваю также под маску, когда выступаю на карнавалах. В линзах я снимался в фильме «Трудно быть богом», так как действие там происходит в Средневековье, а в то время очки могли позволить себе только богатые люди. В спектакле «Дневник гения» – это очерк о Сальвадоре Дали и его судьбе, где я играю Дали-два, то есть его эго, оборотную сторону, и перевоплощаюсь в двенадцать персонажей, ролей, характеров, – я тоже в линзах, хотя там у меня есть три персонажа в очках, в разных очках, но с линзами нулевой рефракции.
– А какие очки вы никогда не надели бы?
– Я ненавижу очки с толстыми линзами из магазинов «Веселая затея», «Шутиха» и тому подобных магазинов приколов. Обыватель их, конечно, покупает, но нет в них стилизации, эстетики. Так, подурачиться на один вечер, ради прикола. Ну, наверно, еще я не надел бы очки совсем уж ширпотребовские, с какого-нибудь китайского рынка. Я против «инкубатора».
– Если бы вам предложили представлять коллекцию очков, как бы вы к этому отнеслись?
– О, я бы с большим удовольствием! Еще у меня есть небольшая мечта выкупить недвижимость и открыть собственную «оптику». Я хотел бы, чтобы она была расположена в каком-нибудь центральном, проходном месте. Неплохо, если рядом находился бы, скажем, дом книги, чтобы там ощущался дух просвещения. В «оптике» были бы собраны эксклюзивные и карнавально-маскарадные очки, украшенные, скажем, стразиками (сейчас это модно), дизайнерские очки, очки, представленные в единичных экземплярах. Сейчас, конечно, все это есть, но тем не менее. Я хотел бы, чтобы в моей «оптике» себя пробовали молодые художники, молодые стилисты. Возможно, там нашли бы место какие-то уникальные очки местных Кулибиных: очки с вентилятором, фонариком, встроенным телефоном. Эксклюзивная была бы «оптика», я мечтаю об этом!
– Мы искренне желаем вам реализации задуманного!
– Благодарю вас.
С Анваром Либабовым мы беседовали ровно час, однако по внутренним ощущениям казалось, что наше общение длилось дольше, столь наполненным смыслом оно было. И мы очень признательны нашему герою за то, что он позволил нам прикоснуться к своим воспоминаниям, грустным, трогательным, веселым, но при этом неизменно формирующим правильное пространство вокруг, – пространство, в котором всё на своих местах: люди, помыслы, вещи, чувства и слова…
Беседовала Елена Чуланова. Фотограф: Алексей Зайцев